3 марта 1917 года. – Псков, господа! – объявил проводник, заходя в вагон… Псков – встречал какой-то пронзительной, кажущейся почти немыслимой после бунтующего Петрограда благообразной тишиной.

Блестели в весенних солнечных лучах свежепокрашеные вокзальные постройки, похрустывал ледок под сапогами караульных постов. Ничего общего с куда-то бегущим, истошно орущим, огненно-красным от лозунгов Петроградом…

Гучков и прибившийся к нему по дороге, одетый в какой-то обдергайчик монархист Шульгин, по дороге почти не разговаривали: они наслаждались тишиной. Это сложно было понять, это надо было почувствовать. Они вырвались из настоящего рукотворного ада, из вселенной, где все говорят, кричат, орут, требуют, оглушают тебя лозунгами, суют под нос красный кумач транспарантов – и все что-то хотят – сейчас, сию минуту. Мир, который был до этого – был миром неспешных и негромких разговоров, белых полос в газетах, отмечавших вырезанные цензурой статьи, мир недомолвок – и вот он взорвался криком и гвалтом революции.

На протяжении многих дней они не могли ни спать, ни спокойно поесть, ни где-то уединиться и подумать, ни просто побыть с собой хотя бы несколько минут. Окружающее их пространство бесцеремонно врывалось в их приватность, кричало им лозунги в лицо, требовало. И вот сейчас – они наслаждались почти патриархальным сонным покоем глубинки. Отдыхали душой…

Когда Государь вышел к ним, Гучков в который уже раз подивился – какое магнетическое воздействие Он может оказывать просто Своим присутствием. Он дорого бы дал, чтобы хоть чуточку быть в этом на Него похожим – но понимал, что это невозможно. Возможно, потому он и вступил на путь вражды – из зависти.

Что касается Императора, то он был поразительно спокоен – не зря его назвали «Сфинксом». Он как-то раз сказал своей матушке, не понимая всю чудовищность сказанного – “И что они выбиваются из сил, стараясь на меня повлиять? Все равно Я сделаю так, как хочу…”

Шульгин вскочил, приветствуя монарха, и то же самое после секундной заминки вынужден был сделать и Гучков. Гучков… он потом долго будет вспоминать этот момент… и во время своего короткого властного триумфа, и долгого, очень долгого пути в эмиграции. Он не станет утверждать, что лучше было бы, если бы вообще не было никакой революции, как это станут делать многие деятели эмиграции. Но и чего-то нового он предложить не сможет – Февраль станет и его триумфом и его трагедией. Он просто сломается внутренне – деятельный и властный человек, он будет просто доживать. Революция его сломает навсегда.

– Господа…

Потом – про эту встречу много чего напишут – и правды и неправды. Но главного не поймут даже те, кто напишут правду – о чем была эта встреча. Это не была встреча представителей победившей революции и потерявшего власть монарха с целью узаконить существующее положение вещей – то есть монарху отречься от престола и передать власть революционным органам.

И Гучков, и Шульгин относились к числу проигравших в революции – как и сам Николай II. Гучков – теневой лидер Прогрессивного блока, один из лидеров, октябрист – то есть правый центр. Шульгин – монархист, то есть просто правый. Они не приехали вырывать отречение, они приехали решать вместе с монархом. что делать теперь, после того как разгромлены полицейские участки и на улицу вывалила чернь.

И не просто так метался Керенский, пытаясь предотвратить эту поездку, и не просто так Родзянко, тоже монархист – дал мандат от Государственной думы на поездку. И видимо – не просто так и то, что Дума потом ни разу не соберется, оказавшись – уже! – несовместимой с революцией…

Сначала Гучков коротко рассказал о том, что произошло в Петрограде. Он не приукрашивал, но и почти не преувеличивал – он просто сам до конца не понимал произошедшее и говорил то, что знал. О том, как неожиданно начались демонстрации в Женский день, усугубленные тем, что в этот же день на Путиловском случилась забастовка, и администрация (государственная!) не нашла ничего лучше, как объявить локаут. О том, как странно вели себя вызванные казаки, как начались погромы полицейских участков. И наконец – когда все думали, что всё уже позади – воскресенье прошло, понедельник обещал резкий спад забастовочной и митинговой активности – как всё взорвалось.

Бунт запасных полков в течение суток (!) охватил большую часть частей – и Думе ничего не оставалось, как пытаться наладить хоть какое-то управление в море хаоса. Гучков сказал, что военные пришли под Думу, и с большим трудом удалось предотвратить ее штурм – что было ложью. Про то, что организован Совет и сидит он прямо в Думе – Гучков умолчал, но скорее не злонамеренно. Просто на тот момент он искренне считал, что Совет легко удастся взять под контроль, стоит только выпустить лидеров Рабочей секции ЦВПК, арестованных парой недель ранее. А если не уговорить, то удастся купить.

Он еще не постиг новую систему координат, где деньги стоят куда дешевле идей и умения манипулировать толпой. Он просто не мог себе представить жизни, где деньги не главное…

Император выслушал, коротко задал несколько вопросов – относительно частей, принявших участие в мятеже. И с горечью понял, что мятеж, по сути, не обошел ни одного гвардейского полка. Он не мог поверить в это, ведь он сам был гвардейцем.

Но Император понял и другое… он был намного умнее, чем о нем думали, и намного осведомленнее. Он понял, что мятеж инициирован германской агентурой, и по времени – он странно совпадает с финалом сепаратных переговоров с Веной. Он мучительно пытался понять, как же так… как так могло выйти.

Ведь всё это русские люди. Он не сомневался, что в Петрограде всё еще есть германская агентура, но он и подумать не мог, что ее сил хватит на то, чтобы инициировать мятеж в столице, да еще какой!

Здесь и сейчас – Император пожинал плоды той фатальной, многолетней недооценки опасности русской политической эмиграции, большая часть которой концентрировалась в Европе и была связана либо с Германией, либо с Австро-Венгрией.

Почему с этими двумя странами? Все просто – и там и там социал-демократы уже входили в правящие коалиции. В Австро-Венгрии социал-демократ занимал важнейший пост министра внутренних дел, в Германии социал-демократы одержали победу на выборах 1912 года, правда, не смогли сформировать правительство. Русская эмиграция находилась в этих странах, изучала опыт своих европейских товарищей, готовилась его внедрять – и постепенно попадала на крючок спецслужб стран пребывания.

Суть сделки была простой – мы вам помогаем чем можем жить здесь, и прийти к власти там – а вы нас потом не забываете.

А здесь, в России – обычным делом была замена смертной казни на каторгу и ссылку. Чтобы избежать мучительных и позорных публичных процессов с присяжными – в Сибирь обычно ссылали решением церковного суда – за богохульство. Ссыльные жили неплохо – Ленин ходил на лыжах, охотился, каждую неделю для него забивали баранчика. Грузин Иосиф Джугашвили несовершеннолетней ребенка заделал. Выведенный в книге «генерал Бо» террорист Борис Савинков, в начале своей карьеры сосланный в Вологду, вызвал неудовольствие местного губернатора тем, что тот зашел в привокзальный ресторан – а там ссыльные обедают с шампанским.

А сколько бегали из ссылки… Плох был тот революционер, у которого хотя бы трех побегов не было. Бежавших переправляли в Европу, а там…

Как бы то ни было, Император умел расставлять приоритеты и прекрасно понимал, что на самом деле стоит на кону. Первым делом – удержать управление страной, любой ценой – и успокоить мятежников. Бросить кусок – сменить кабинет, что угодно, только бы загасить пламя мятежа, только бы люди ушли с улиц. Потом можно всё переиграть. Он не раз переигрывал, он был опытным политическим игроком – за время с 1905 года он почти сумел взять под контроль поначалу совершенно неуправляемую Думу. Сможет и сейчас…

– Что вы предлагаете, господа? – спросил он – если речь идет про министерство доверия, то я уже предложил Родзянке сформировать его.

Гучков выдержал паузу, формулируя в голове ответ

– Ваше Величество – сказал он – еще два дня назад это было бы уместно, но сейчас ситуация такова, что этого мало. На улицах толпа, люди озверели. Годами возбуждавшаяся прессой ненависть к династии дала свои страшные плоды.

Так делалась революция.