Ну что, граждане-господа-товарищи, со Старым Новым годом вас! По юлианскому, паньмашь, календарю. А ещё и с прошедшим Днём российской печати, что ныне отмечается аккурат 13 января. По сему случаю в очередной раз «засветился» наш уважаемый премьер Дмитрий Медведев:
МОСКВА, 13 января. /ТАСС/. Премьер-министр РФ Дмитрий Медведев пошутил на тему окончания длинных новогодних праздников, процитировав по этому поводу слова писателя Антона Чехова.
Завершая церемонию вручения премий правительства в области СМИ, премьер-министр привёл высказывание своего любимого писателя Чехова: «Радоваться такой чепухе, как Новый год, по моему мнению, нелепо и недостойно человеческого разума. Новый год такая же дрянь, как и старый, с той только разницей, что старый год был плох, а новый всегда бывает хуже». Премьер предложил не забывать, что 13 января праздники заканчиваются, и призвал почаще вспоминать изречения классиков русской литературы, в частности, Чехова, который утверждал, что при встрече Нового года «нужно не радоваться, а страдать, плакать», так как «чем новее год, тем ближе к смерти, тем обширнее плешь, извилистее морщины, старее жена, больше ребят, меньше денег».
«На этой оптимистической ноте я хотел бы вам пожелать весёлого Старого Нового года», — заключил Медведев.

Ну, что сказать? Весьма оптимистичненько, весьма…
Почесал я лапою за ухом и решил выяснить, когда же и по какому случаю Антон Павлович так высказался. И таки нашёл источник, из коего наш уважаемый Дмитрий Анатольевич испил водицы. Он, источник то есть, небольшой — это коротенький святочный рассказ 26-летнего Антона Чехова, впервые опубликованный 8 января 1886 года в первом номере организованного в Москве нового юмористического журнала «Сверчок».

Ночь на кладбище

— Расскажите, Иван Иваныч, что-нибудь страшное!
Иван Иваныч покрутил ус, кашлянул, причмокнул губами и, придвинувшись к барышням, начал:
— Рассказ мой начинается, как начинаются вообще все лучшие русские сказания: был я, признаться, выпивши… Встречал я новый год у одного своего старинного приятеля и нализался, как сорок тысяч братьев. В своё оправдание должен я сказать, что напился я вовсе не с радости. Радоваться такой чепухе, как новый год, по моему мнению, нелепо и недостойно человеческого разума. Новый год такая же дрянь, как и старый, с тою только разницею, что старый год был плох, а новый всегда бывает хуже… По-моему, при встрече нового года нужно не радоваться, а страдать, плакать, покушаться на самоубийство. Не надо забывать, что чем новее год, тем ближе к смерти, тем обширнее плешь, извилистее морщины, старее жена, больше ребят, меньше денег…
Итак, напился я с горя… Когда я вышел от приятеля, то соборные часы пробили ровно два. Погода на улице стояла подлейшая… Сам чёрт не разберет, была то зима или осень. Темнота кругом такая, что хоть глаза выколи: глядишь-глядишь и ничего не видишь, словно тебя в жестянку с ваксой посадили. Порол дождь… Холодный и резкий ветер выводил ужасные нотки; он выл, плакал, стонал, визжал, точно в оркестре природы дирижировала сама ведьма. Под ногами жалобно всхлипывала слякоть; фонари глядели тускло, как заплаканные вдовы… Бедная природа переживала фридрих-гераус… Короче, была погода, которой порадовался бы тать и разбойник, но не я, смиренный и пьяненький обыватель. Меня повергла она в грустное настроение…
«Жизнь — канитель… — философствовал я, шлепая по грязи и пошатываясь. — Пустое, бесцветное прозябание… мираж… Дни идут за днями, годы за годами, а ты всё такая же скотина, как и был… Пройдут ещё годы, и ты останешься всё тем же Иваном Ивановичем, выпивающим, закусывающим, спящим… В конце концов закопают тебя, болвана, в могилу, поедят на твой счет поминальных блинов и скажут: хороший был человек, но жалко, подлец, мало денег оставил!..»
Шел я с Мещанской на Пресню — дистанция для выпившего почтенная… Пробираясь по тёмным и узким переулкам, я не встретил ни одной живой души, не услышал ни одного живого звука. Боясь набрать в калоши, я сначала шел по тротуару, потом же, когда, несмотря на предосторожности, мои калоши начали жалобно всхлипывать, я свернул на дорогу: тут меньше шансов наткнуться на тумбу или свалиться в канаву…
Мой путь был окутан холодной, непроницаемой тьмой; сначала я встречал по дороге тускло горящие фонари, потом же, когда я прошёл два-три переулка, исчезло и это удобство. Приходилось пробираться ощупью… Вглядываясь в потёмки и слыша над собой жалобный вой ветра, я торопился… Душу мою постепенно наполнял неизъяснимый страх… Этот страх обратился в ужас, когда я стал замечать, что я заблудился, сбился с пути.
«Извозчик!» — закричал я.
Ответа не последовало… Тогда я порешил идти прямо, куда глаза глядят, зря, в надежде, что рано или поздно я выйду на большую улицу, где есть фонари и извозчики. Не оглядываясь, боясь взглянуть в сторону, я побежал… Навстречу мне дул резкий, холодный ветер, в глаза хлестал крупный дождь… То я бежал по тротуарам, то по дороге… Как уцелел мой лоб после частых прикосновений к тумбам и фонарным столбам, мне решительно непонятно.
Иван Иваныч выпил рюмку водки, покрутил другой ус и продолжал:
— Не помню, как долго я бежал… Помню только, что в конце концов я споткнулся и больно ударился о какой-то странный предмет… Видеть его я не мог, а осязавши, я получил впечатление чего-то холодного, мокрого, гладко ошлифованного… Я сел на него, чтобы отдохнуть… Не стану злоупотреблять вашим терпением, а скажу только, что, когда, немного спустя, я зажег спичку, чтобы закурить папиросу, я увидел, что я сижу на могильной плите…
Я, не видевший тогда вокруг себя ничего, кроме тьмы, и не слышавший ни одного человеческого звука, увидев могильную плиту, в ужасе закрыл глаза и вскочил… Сделав шаг от плиты, я наткнулся на другой предмет… И представьте мой ужас! Это был деревянный крест…
«Боже мои, я попал на кладбище! — подумал я, закрывая руками лицо и опускаясь на плиту. — Вместе того, чтобы идти в Пресню, я побрел в Ваганьково!»
Не боюсь я ни кладбищ, ни мертвецов… Свободен я от предрассудков и давно уже отделался от нянюшкиных сказок, но, очутившись среди безмолвных могил тёмною ночью, когда стонал ветер и в голове бродили мысли одна мрачнее другой, я почувствовал, как волосы мои стали дыбом и по спине разлился внутренний холод…
«Не может быть! — утешал я себя. — Это оптический обман, галлюцинация… Всё это кажется мне оттого, что в моей голове сидят Депре, Бауэр и Арабажи… Трус!»
И в то время, когда я бодрил себя таким образом, я услышал тихие шаги… Кто-то медленно шёл, но… то были не человеческие шаги… для человека они были слишком тихи и мелки…
«Мертвец», — подумал я.
Наконец этот таинственный «кто-то» подошел ко мне, коснулся моего колена и вздохнул… Засим я услышал вой… Вой был ужасный, могильный, тянущий за душу… Если вам страшно слушать нянек, рассказывающих про воющих мертвецов, то каково же слышать самый вой! Я отупел и окаменел от ужаса… Депре, Бауэр и Арабажи выскочили из головы, и от пьяного состояния не осталось и следа… Мне казалось, что если я открою глаза и рискну взглянуть на тьму, то увижу бледно-желтое, костлявое лицо, полусгнивший саван…
«Боже, хоть бы скорее утро», — молился я.
Но, пока наступило утро, мне пришлось пережить один невыразимый и не поддающийся описанию ужас. Сидя на плите и слушая вой обитателя могилы, я вдруг услышал новые шаги… Кто-то, тяжело и мерно ступая, шел прямо на меня… Поравнявшись со мной, новый выходец из могилы вздохнул, и минуту спустя холодная, костлявая рука тяжело опустилась на моё плечо… Я потерял сознание.
Иван Иваныч выпил рюмку водки и крякнул.
— Ну? — спросили его барышни.
— Очнулся я в маленькой квадратной комнате… В единственное решетчатое окошечко слабо пробивался рассвет… «Ну, — подумал я, — это, значит, меня мертвецы к себе в склеп затащили»… Но какова была моя радость, когда я услышал за стеной человеческие голоса:
«Где ты его взял?» — допрашивал чей-то бас.
«Около монументной лавки Белобрысова, ваше благородие, — отвечал другой бас, — где памятники и кресты выставлены. Гляжу, а он сидит и обнимает памятник, а около него чей-то пёс воет… Должно, выпивши…»
Утром, когда я проснулся, меня выпустили…
***
Всё написано по канонам жанра святочного рассказа, разве что стоит разъяснить некоторые выражения, не вполне понятные современному читателю:
…нализался, как сорок тысяч братьев — перефразированная цитата из шекспировского «Гамлета», где в первой сцене пятого акта принц датский Гамлет говорит брату Офелии Лаэрту, что он «любил Офелию, как сорок тысяч братьев любить не могут».
Бедная природа переживала фридрих-гераус… — как-то русские солдаты выпили за союзника — прусского короля Фридриха (Фридриха Вильгельма Третьего), а он возьми и измени русскому царю. Тогда с криком: «Friedrich heraus» — «Фридрих, вон!» — солдаты засунули пальцы в рот, и вся выпитая за подлого короля водка была извергнута.
Прусский король Фридрих (Фридрих Вильгельм III) действительно дружил с российским императором Александром I (в1805 году эта романтическая дружба императора Александра I и короля Фридриха Вильгельма III была скреплена клятвой, в порыве восторга принесённой ими друг другу на гробнице Фридриха Великого — «Старого Фрица»), потом перекинулся к Наполеону (в 1812 году прусский вспомогательный корпус принял участие в нашествии «двунадесяти языков» на Россию), а в начале 1813 года Александр I и Фридрих Вильгельм III заключили новый военный союз.
Депре, Бауэр и Арабажи — марки вин. Виноторговая фирма Депре была основана Филиппом Депре, капитаном армии Наполеона, который во время Бородинского сражения был ранен, влюбился в сестру милосердия, женился на ней и осел в Москве, начав с 1820 года заниматься виноторговлей. Фирма Депре была удостоена звания Поставщика Двора Его Императорского Величества. Фирма «Л. Бауер и Ко» была основана в 1845 году Леонтием Даниловичем Бауером, в 1881 году фирме было даровано звание поставщика Двора Его Императорского Величества. Товарищество «Арабажи и Ко» было создано потомственным почётным гражданином членом Московского купеческого собрания Александром Ивановичем Арабажи.

Впрочем, вернёмся к премьеру и его чеховским цитатам. Не кажется ли вам, почтеннейшие, что Дмитрий Анатольевич как бы передёрнул, выдав слова чеховского персонажа Ивана Ивановича за высказывания самого Антона Павловича? Как-то не комильфо, не находите?
И в качестве вишенки на новогоднем тортике добавлю, что сам Антон Павлович Чехов, готовя собрание сочинений для издательства А. Ф. Маркса, рассказ «Ночь на кладбище» в него не включил (десятитомное собрание сочинений А.П. Чехова вышло в издательстве Маркса в 1899-1901 годах).