До чего ж все мы тактильны, люди то есть. Как ни гнёт нас цифра, ни плющит, а мы всё одно — руками бы чего пощупать, руками! Ушами бы своими. И глазами. С ушами и глазами цифра нас ловко, конечно. Захваты у неё подлые и мастеровитые: «За зебры хватай его, за зебры хватай!»

И вот висим, ухваченные, но!.. Один всплеск — и нету нас, утекли под корягу ламповых технологий! На мякине провести человечество можно. Однако бывалые динозаврики упираются. И того более, учат дурному маленьких, подрастающих динозавриков.

А ещё у нас музыка есть. Мы её слушаем по поводу и без. Она в нас вливается. Щедрым потоком. Правда, неосветлённым чаще всего. Оттого случаются эксцессы. Всякие ментальные отравления, мысленные интоксикации и прочие приступы ипохондрии на почве поглощения некачественного весьма продукта.

Ха-ха.

Мы как бы разбираемся, но не всегда очень и не очень всегда.

Искусство (всё больше современное) точмя точит лавку, облюбованную в парке под старой липой, и норовит свалить динозавров в общую кучу с листьями и прочей чепухой. Шелухой. Картофельными очистками.

И ещё у нас есть музыка. Причём зачастую хорошая. Если старая и своя — отобранная (собранная?) заботливыми руками на безбрежных пустошах фолка и рока, в тени мрачных предгорий джаза и блюза, на… Короче, где нашли, то наше: «Сваво никому не отдавай! Вот так! Вот так!»

Приподнимем занавес за краешек —
Такая старая, тяжёлая кулиса:
Вот какое время было раньше,
Такое ровное — взгляни, Алиса!

Это Высоцкий. И что ровного было в том времени?

А я вот вам расскажу: настоящести было больше. Больше было трения, во всех смыслах. Между людьми — всё контактно. Между механизмами — игла по винилу. И получалось от того жить и веселее, и задиристее. А сейчас «сама садик я садила, сама буду поливать» не так чтобы прям проходит. Садики, извольте, виртуальные растить можно, морковочка в них вянет строго по расписанию. Не полил — и вянет.

Что у нас осталось контактного? Ах да! Точно-точно! Но и к нему уже подбираются.

А мастодонты фантастики нас об этом предупреждали:

Человек вообще существо несовершенное. Скалы руками крушить не можем, слышим в три раза хуже кошек и собак, плавать голышом в Северном Ледовитом не сподобились… Тоска.

Но музыка. У нас ведь есть музыка…

Знаете, почему снова попёр в гору винил? Нет, не из-за моды. И даже не из-за рекламы, это всё вторично. Он попёр в гору из-за нашего естества. Как там у Стругацких в «Гадких лебедях»? «Естественное всегда примитивно… А человек — существо сложное, естественность ему не идёт…»

Слушать цифру невероятно естественно. Просто. Удобно. И даже выгодно. Можно даром, а можно за сущие копейки. Но ухо звереет. Оно ожесточается от формирования в мозгу сверхустойчивых нейронных связей — одно и то же, одно и то же… Можно двинуться. Понимаете? Можно же двинуться!

Вы (ладно, мы), когда орёте, когда в любви объясняетесь, когда колыбельную напеваете и когда горло рвёте на матче, за всю свою жизнь, думаю, ни разу единого ни одной фразы не сможете произнести одинаково — дважды. Это… за гранью. Мы очень сложны. Всё в нас — вода. Почти всё. Мы текучи и изменчивы. Мы океан в океане. Подвижное в подвижном…

Mobilis in mobile. Девиз капитана Немо, выбитый на корпусе его «Наутилуса».

Разве это не повод задуматься?

Мы отрицаем холод статичности. Мы жаждем живого тепла. Всё должно быть, как у нас внутри, — непостоянно. Только тогда нам и интересно. Только тогда загорается сердце.

Сколько бы раз вы ни ставили на вертушку один и тот же диск, абсолютно одинакового звучания вы не получите. Всё по Высоцкому — трение. Едва уловимые шорохи, поскрипывания, щелчки. Это игла оставляет свой след на виниле, а винил принимает вторжение иглы за должное. Нет объятий — нет и проклятий.

«И если вы не живёте, то вам и не умирать…»

Что-то знакомое, правда?

Какое-то навязчивое зудение в мозгу.

Хрип заезженной насмерть пластинки — это как окончание жизни во всей её красе. Будет и такое с каждым из нас. И счастье в том, что это «такое» будет насквозь настоящим. Нам не поднять из гроба ни одной звезды рока, да их там и нет, они продолжают свой путь, неведомый нам. Зато мы можем в каждый из вечеров ставить на иглу оригинал 1968 года Electric Ladyland Джими Хендрикса и медленно сходить с ума от Have You Ever Been, Crosstown Traffic и Voodoo Chile, последовательно накрывающих нас на стороне «А». А ведь самой первой вещью альбома, предваряющей перечисленные три, стоит… And the Gods Made Love…

Чем мы не боги? Что бы и нам не предаться нами же сотворённой любви? Как бы ни был далёк от нас Хендрикс с гитарой наперевес, а всё же он жив, жив в виниле, и каждое следующее прослушивание, каждый новый пробег иглы по дорожкам — это и новый звук его шагов в студии, и новое переживание этого нового звука.

Ухо не обмануть. Оно люто чует биение пульса. Оно умеет узнавать холод статичной цифры…

Любите всё, что приходит в негодность, ветшает, как платье… Любите себя и тех, кто с вами: позже, в день, нам неведомый, все мы обратимся в пыль. Любите сейчас и с открытым сердцем ту самую патину времени — стёртые полы, тарелки с щербинками, догорающие свечи, звездолёты — обгоревшие и растерявшие блеск при встрече с Землёй. Трение…

Ах… Мы всё ещё не построили звездолёты…

Но вертушки-то у нас есть.

И это не бунт динозавров. Это Истирание Времени…