Посмотрел эфир Кашина на “Эхе”. По тому, как воспалилась задница у Бунтмана, очевидо, что дед попал в точку. “Болеем за всех, только не за Россию” — это про них, обитателей “Эха”. Отрицание одесской трагедии — это тоже про них, и по этой линии лежит водораздел между “ими” и “нами”.

Слово “вырусь” старого московского интеллигента тоже задело, и поделом — слово точное, а высказать его в лицо — большое удовольствие. Зам Алексея Венедиктова произнес: «Я все сделаю, чтобы вас здесь не было». Он отказался разговаривать «с этим д***» (TC 46:30) и покинул студию.

Но — в словесном недержании Кашина отчетливо слышится русский эмигрант. Все они, проведя несколько лет по ту сторону границы, становятся безумно говорливы и глухи к возражениям. Потому что из России, среды естественного общения, на чужбине попадают в барокамеру, где ведут диалоги преимущественно с собой и слышат преимущественно тоже только себя. И не надо думать, что интернет, телеграм, зум, скайп и прочие радости виртуального общения что-то в этом меняют.

Эмигрант — это человек, который много времени проводит с самим собой в думах о России. В тишине эти думы оттачиваются, приобретают порой интересные и нетривиальные формы, но описывают они скорее некую медийную проекцию страны, чем саму страну. И скапливается этих дум так много, что по первому щелчку они неконтролируемым каскадом обрушиваются на собеседника, не принимая никаких возражений.

В этом эфире Кашин умудрился пересказать как минимум три своих колонки, а если б его не прерывали, пересказал бы и десять — колонок, которые он выдумывал и выстраивал где-то там в Лондоне, на своем русском островке среди британского океана, в своей проекции России, которая как бы подпитывается и обновляется информационным потоком из интернета, но по факту, в ней всё равно всегда один и тот же год — 2016, год отъезда.

Впрочем, и мир “внутренних эмигрантов” тоже устроен похожим образом. И наши с вами миры, миры людей ковидной эпохи, всё больше закрывающихся в своих жилищах и общающихся в соцсетях лозунгами и декларациями, неизбежно стремятся к этому. Возможно, это просто примета предвоенной эпохи.