Я шла по Невскому – вообще в Питере мало кто любит Невский, потому что всегда шумно, и толпа, и много туристов, но если нужно потеряться из мира вещей и уйти в небесный Петербург, то первой дорогой всегда станет Невский, здесь ты сделаешь первый шаг – когда перестанешь замечать толпу, а только ангелов, и всадников, и горгулий, и еще Санкт-Петербургское небо.

Я шла по Невскому, и я остановила каких-то двух парней. Кажется, они были испанцы; я не очень хорошо владею английским, и они – как оказалось – тоже. Я спросила у них – какие впечатления от Петербурга, ребята? И они охотно, наперебой, говорили: здесь очень ярко, здесь яркие и живые люди. Вчера мы познакомились с какими-то русскими ребятами (русские такие веселые, добрые), и пошли в паб, и пили до утра, и эти белые ночи, город-приключение, яркий город.

Так странно, да? Вот этот город туманов и серо-синего старинного камня, он – яркий.

(Справедливости ради стоит отметить, что это было как раз в те два дня, когда в Петербурге ужасно жгло солнце и стояла тридцатиградусная жара).

А потом я подумала: наверное, им было это нужно. Наверное, этим ребятам, веселым и радостным, плохо говорящим по-английски, нужно было, чтобы город тайн и мистики повернулся к ним улицей Рубинштейна, залитой светом от белой ночи и фонарей, и какие-то яркие (веселые, добрые) русские ребята поили их там вискарем.

Потому что Россия – это такая страна на ладошке у Бога, и если ты хороший человек и тебе в глубине души что-то очень надо, то она тебе даст – щедро и весело плеснет в лицо радугой, дымкой предутренней, светом фонарей на Рубинштейна. Потом эти ребята (испанцы, а может, аргентинцы) будут рассказывать о ярком Петербурге и добрых русских, а их будут слушать с изумлением, даже попытаются объяснить, что обычно все совсем не так. Может быть, они проведут в Петербурге еще неделю и тоже изменят мнение, но тогда им нужно было чудо, и Россия – страна на ладошке Бога, и Петербург – самый волшебный из ее сыновей – дали им его.

Я шла потом дальше – и на меня давила жара, и было тяжело и грустно, потому что я когда-то покинула этот город, чтобы искать ответы, а ответов я не нашла, и жизнь стала бессмысленной. Я шла и не знала, возвращаться ли мне, и маятно было, и больно, и тоскливо, и придавливало к горячему асфальту.

А потом вдали возник Смольный собор; не знаю, почему, но он возникает в моей жизни часто внезапно: идешь, идешь, и вдруг – бело-голубые линии, устремленные в небо, неземные линии, не принадлежащие древним болотам и шведским костям, только небо и солнце.

И когда появляется Смольный, то он заставляет тебя оторопеть, непременно, потому что это тоже явное присутствие Бога на земле, во-первых, существование его, во-вторых, вот это внезапное – каждый раз – появление.

Калики перехожие брали клюку и узелок, шли по России – издавна, из века в век шли. Бросали однажды насиженные дома, бросали домочадцев, уходили искать правду, и правда открывалась им, потому что правда рассыпана по России и брызгает в глаза человеку с чистым сердцем, если тот долго идет и внимательно смотрит. Что это будет? Деревянная церквушка, чьи стены в вечернем свете на миг покажутся золотыми линиями небесных врат, или же темная фигура человеческая с мечом, проступившая на отвесной скале над озером?

Чудеса приходят к открытым сердцам, если довериться России и отдаться ее дорогам. Чудеса, утверждающие существование Бога не менее явно, чем если бы Он явился во плоти. И кажется, что легко спутать настоящее чудо с нечаянной радостью – но да и что здесь такого, если легко? Кто ищет, тот найдет, и потому идут, идут по Руси перехожие калики. Хиппи в грязных хайратниках, с косичками у лица, тормозят фуры на обочине трассы. Бичи трясутся в грузовых вагонах поездов. Они знают эти чудеса, ищут увидеть их снова.

Ну потому что такая Россия – волшебная страна.