На протяжении многих веков человеческой истории «капитанами экономики» выступали самые хищные, агрессивные, активные, пронырливые и циничные члены общества. Они сосредотачивали в своих руках легальное богатство стран, оставляя криминальному отребью лишь обноски и объедки с пиршества «элит». В капиталистических (и даже во многих докапиталистических) обществах профессиональный преступник, тюремный рецидивист – это неудачник преступного мира. Удачливые преступники, собиратели мощных кланов-мафий, в таком обществе сидят не в тюрьме, а в министрах и депутатах.

Именно по этой причине «отодвинутости» самыми сильными хищниками, легализующими наворованное, в мировой истории профессиональная преступность играет второстепенную роль и не захватывает политической власти. Точнее, она захватывает её однажды, в момент формирования государства, а потом в её рядах происходит естественная ротация, кооптирующая снизу самых алчных, наглых и амбициозных.

Особенностью принципиально новой, в муках ХХ века складывавшейся советской экономики, полной ошибками и перекосами, как всегда бывает при первой модели очередного “принципиально нового” устройства, стала «капитанская бедность». Капитаны производств, если они не составляли криминальной мафии – в сущности, ограничивались советской, весьма умеренной зарплатой, потому что управляли не своими, а народными активами.

Круг личного влияния такого «капитана индустрии» был, конечно, значительно шире, чем у обычного обывателя, но, по сравнению с западными экономиками, очень и очень узок. Ведь директор советского треста или отраслевой министр не владел тем, чем управлял: он был лишь наёмный менеджер с весьма скромным объёмом полномочий. Про это А. Леонидов в романе «Апологет» сказал так: «не поймёшь, кем они были в своих кабинетах и лимузинах, то ли начальниками, то ли подобием жертвенных животных, обречённых на заклание в урочный час».

Имеется в виду, что честный советский руководитель, даже самый крупный – не имел клана личной опоры. Всё его влияние заключалось в доверии партии, которая росчерком пера давала ему власть – и таким же росчерком отнимала её без остатка. Это создавало эффект, мало кому понятный в советском обществе: эффект «персональной слабости начальства». Всё равно как герцог или граф не имел бы собственных вассалов, присягающих лично ему, а исключительно руководил бы солдатами, предоставленными королём! Сегодня король дал тебе сто тысяч в подчинение, а завтра забрал, и ты снова одинок, и ничем, кроме собственной шпаги, не командуешь…

Такое положение вещей объективно приводило к постоянному усилению нелегального криминального подполья в стране. Складывалось положение, при котором настоящая персонализированная власть и влияние оказывались только в руках у главарей банд. А противостояли им безликие и безвольные назначенцы, временщики на своих местах…

Эту угрозу нужно было понять, оценить, искать средства её нейтрализации. Но в СССР предположить, что чисто-криминальная, тюремно-профессиональная преступность, криминал чистой воды, выйдет из подполья и возьмёт власть – никто не мог. Ведь для мировой истории такое было беспрецедентно!

“Рецидивистов тюрьмы” власти относили к люмпен-пролетариату, к деклассированному элементу и к вымирающим пережиткам проклятого прошлого. Столь нелестная оценка катастрофически не оценивала силы и масштабов зверя, на которого опирался, например, тот же Ельцин в своей политической карьере. Ведь речь шла о стране, в которой любой силовой отряд, грубо говоря, больше пяти человек – был непременно государственным, и только главари банд имели собственные, автономные от государства, силовые отряды. Вывести свою силу никто, кроме криминальных «авторитетов», не мог – все прочие «занимали» силу у госструктур. Или – выходили одинокими, две руки, две ноги, весь я здесь…

Если бы какое-то несчастье парализовало бы госструктуры (что в итоге и случилось) – криминальные банды остались бы ЕДИНСТВЕННОЙ вооружённой и организованной силой в стране! Потому что все легальные руководители – в сущности, одинокие назначенцы, и без поддержки государства полностью «обесточивались».

Уже в поздние годы парализовавшей страну горбачёвщины криминальные «авторитеты», теневики и цеховики, отчаянные ребята, в СССР ходившие под расстрельной статьёй (и ведь не боялись, гады!), все эти созревшие внутри “дефицитной экономики” мафии – пытаются взять власть в свои руки.

Дело не в том, что у них были огромные возможности для подкупа и найма боевиков, необозримые ряды штурмовиков. По правде сказать, их силовые и финансовые возможности в 1989-91 годах были весьма ограничены. Дело совсем в другом: криминал столкнулся с вакуумом власти, предельной дезорганизацией и атомизацией гражданского общества. Он быстро продвигался к власти не в силу своей мощи, а в силу неожиданно обнаружившейся слабости противника.

Приход к власти самых откровенных, не фигурально, а буквально выражаясь, бандитов, вожаков разбойничьих шаек – сперва носил хаотичный характер «захватного права». Преступность на местах сажала своего «крёстного отца» или его представителя на первую роль, объявляло это «демократическим выбором народа», а парализованная власть ничего не могла сделать.

Ельцин, которому предстояло стать централизованным всероссийским «крёстным отцом мафии» – на протяжении всей своей карьеры имел тесные связи с преступным миром и бандподпольем. Но сама идея «централизации паханата» принадлежит, на мой взгляд, американским стратегам, которые в своей войне с исторической Россией первыми оценили роль криминала в политике пост-советизма.

Криминал стал для США подобием иррегулярной армии для царя (казаков и др.). В любом городе его составляли люди автономные, отчаянно-смелые и решительные, привыкшие сами себя кормить и снаряжать, хорошо обученные конспирации и террору, в силу своей криминальности ненавидящие государство, алчные, способные к быстрой мобилизации, привыкшие полагаться на рисковый фарт в воровских делах и т.п.

То есть криминал был для США готовой повсеместной армией, асоциальной и антинациональной, жестокой и отчаянной, укомплектованной висельниками-головорезами и удобно расположенной внутри жизненно-важных центров России.

Единственным недостатком криминала была его децентрализованность. Воры – люди вольные, и каждый тянет в свою сторону. Выступить единым фронтом по всему СССР без координационных усилий Америки они бы не смогли. Именно американцы изобрели вертикально-интегрированную криминальную диктатуру, захват ворами целой страны, а роль предводителя скоординированных банд и воровских сообществ сыграл – да-да, Б. Н. Ельцин.

Никогда ещё в мировой истории политическая власть и уголовное подполье рецидивистов (бывшее подполье, ибо оно стало властью) не сливались до такой неразделимости и тождественности.

В своей работе с территориальным криминалом ельцинизм использовал (и использует) целый ряд достаточно эффективных приёмов и наработок.

1). Центральная власть (в лице “команды Ельцина”) выступила как покровитель грабежа, мародёрства и разбоя, не только не препятствуя, но и всячески поощряя, подначивая криминально-воровской террор в городах и сёлах. Этим ельцинизм купил себе политическую лояльность воровских сообществ. Ведь именно в Ельцине разномастная и очень неоднородная криминальная среда стала видеть гаранта своей безнаказанности и сохранения итогов грабежа.

2). Для подавления политических противников Ельцин мобилизовал криминальный террор, к чему «политические» были явно не готовы. Ведь криминальный террор – самый быстрый и эффективный, он не требует прокурорской бюрократии и документооборота, он не сдерживается никакими правилами или правовыми рамками. Криминалу Ельцин и американцы отводили роль ударных «чёрных эскадронов», ЧВК, ломающих об колено всякий протест или возражение ельцинизму. Сразу отметим, что криминал не подвёл, и в полной мере оправдал возлагавшиеся на политический бандитизм надежды.

3). Таким образом, мир криминала был лояльным к Ельцину из собственной выгоды. И он же сделал поневоле-лояльным Ельцину остальное население – путём страха и террора. Население, привычное к долгим правовым процедурам, и совершенно не готовое к скорой, жестокой, неформальной расправе – не нашло, чем на это ответить. Так был повторён «фокус Пиночета»: пусть не любят, но молчать и подчиняться будут!

4). Далее, Ельцин и американцы открыли для себя «принцип Валленштейна» – насчёт того, что война кормит саму себя, не нуждаясь в деньгах извне. Оплатой за услуги криминала стали те города, которые ельцинизм отдавал на поток и разграбление этому криминалу. Ельцину не приходилось платить из своего или американского кармана (за исключением ряда особых случаев). Чаще всего организованная преступность просила себе какую-то территорию на разграбление, и после разграбления оказывалась полностью удовлетворённой политическим режимом.

5). Советское общество было фундаментально богато, что не очень чувствовалось в обыденной бытовой жизни, но закладывалось как особые резервы прочности и запасов в советской экономике. Даже простая утилизация советской техники на металлолом (!) уже сама по себе давала миллиарды долларов. Поэтому резервы оплаты грабителей оказались практически неисчерпаемыми: знай грабь – открываются, слой за слоем, всё новые и новые Эльдорадо для конкистадоров!

6). Освоив оплату наёмников награбленным во взятых ими с боя городах, ельцинизм на руинах феноменально-богатой страны обнаружил и мобилизационные возможности криминала. Изначально небольшая банда советских уголовников проявляла способности быстро и многократно разрастаться, вовлекая в себя новых и новых «быков»-исполнителей. Если есть чем платить (а у бандитов было) – то найдутся и те, кому платить!

Опираясь на эти факторы, криминал на местах очень быстро (можно сказать, триумфально) овладел всей советской территорией. Одновременность его выступления и координацию усилий обеспечивали американцы, а символом его торжества стало мурло Ельцина в телевизоре.

Если с криминалом всероссийский «крёстный отец мафии» рассчитывался за счёт разграбляемых территорий и отраслей, то с американскими покровителями он рассчитался самими территориями. Оплата заокеанских покровителей, в посольстве у которых он рассчитывал укрыться в любую опасную минуту, была более чем щедрой.

В сущности, американцы получили от Ельцина всё, что не досталось воровскому сообществу (и наоборот).

Во многом триумф ельцинизма был связан с тем, что большинство людей вообще не могло вообразить, что такое может быть, и не в кошмарном сне, а в реальности: «такого не может быть, потому что не может быть никогда» – повторяли они, как заклинание, видя, что творится вокруг них. Шок общества был так силён, а потрясение настолько глубоким, что, по сути, общество на много лет провалилось в эмоциональную и интеллектуальную кому…

Однако хотя этот обморок постепенно проходит – ошеломляющие «чёрные» открытия ельцинизма в сфере управления оккупированным народом остаются актуальными и действенными (может, лишь не в той мере, что вначале). Например, союз внутренних воров и иностранных шпионов оказался очень и очень эффективной «убойной» смесью, силу которой мы понимаем только сегодня.

Значительно большими, чем полагали политологи, оказались мобилизационно-вовлекающие возможности «освобождённого криминала», когда, захватив политическую власть, он заменил идеологию страны собственной уголовной, тюремно-воровской суб-культурой «по понятиям».

Конфликт между американскими шпионами (дисциплинированными военнослужащими) и воровской вольницей хоть и состоялся (что предполагалось), но не в тех масштабах, о каких сперва думали. Конечно, для строительства и созидания воровской человеко-материал не подходит, но у США и не было цели что-то тут созидать, развивать, строить. Их вполне устраивает вид дикого поля. В то же время вольница воров оказалась весьма падкой на подкуп: фигурально выражаясь, Багира купила голоса волков «свободной стаи» быком на излучине.

В итоге американские удары по России были точечными, только в ключевых местах, а роль «пехоты» выполнял бурно разрастающийся уголовный контингент. Вместе они добились разрушения страны, беспрецедентного для мирного (и даже военного) времени. Ельцинизм отнял больше жизней, чем Великая Отечественная война, и нанёс более существенный экономический ущерб (разруху), чем гитлеровцы.

Но не всё у американцев пошло так, как планировалось.

Неожиданной стороной «великой криминальной революции» (как назвал ельцинизм С. Говорухин) стало то, что американизация криминала сочеталась с криминализацией Америки. Мрачное пятно запредельного ельцинского беззакония не могло быть локализовано на территории России. Участники погрома стали переносить российские жуткие практики в метрополии “стран-победительниц”.

В числе прочих его многообразных преступлений, “американский ельцинизм” разрушил всю систему международного права в планетарных масштабах. Его преступления аннулировали все правовые представления о национальных суверенитетах и неприкосновенности границ, неизменности послевоенного устройства, о статусе агрессора и жертвы и т.п. “После Ельцина” международное право потеряло смысл и прекратило существовать.

В частности, после распада СССР не существует никаких границ государств в юридическом смысле слова – потому что территориальные изменения космических масштабов производились произвольно, односторонне, без какого-либо правового оформления и т.п. Как можно ответить на вопрос «чей Крым?» юристу и вообще человеку с правосознанием, если сама Украина – отделённый сепаратистами кусок России? Как может человек с правосознанием признавать право дробить и резать Россию, но не признавать аналогичного права по отношению к обрубкам этой же самой России?

Принадлежит ли Косово Сербии? Оно принадлежало Югославии, чьи границы гарантировали в Потсдаме, Ялте, потом в Хельсинки, но Югославии… больше нет! Принадлежит ли Косово Сербии – никто уже не знает, потому что и сама Сербия – юридически неопределённое понятие. И так во всём.

“Американский Ельцинизм” открыл «ящик Пандоры», одним росчерком пера расчленив Россию на 15 кусков в угоду американским покровителям. Понятно, что Ельцина, возглавлявшего самоопределяющуюся преступность, вопросы права совершенно не волновали, в том числе и международного. Но Ельцина уже нет, а порождённые им чудовищные коллизии в сфере международных отношений остались. Стройная и выверенная система коллективной безопасности в Европе, выработанная в Хельсинки умнейшими людьми – полностью демонтирована.

Самопровозглашённые государства множатся как грибы. И как к ним относиться – никто не знает. То же Косово страны мира признают – а потом отзывают признание, что показывает крайнюю неустойчивость международных отношений.

Что это за мир, в котором даже точное число существующих государств неизвестно? То одно вместо двух, то пятнадцать вместо одного, и т.п. Полный юридический коллапс!

Строуб Тэлбот, первый заместитель Государственного секретаря США в 1994—2001, непосредственный участник переговоров с Россией, в своих мемуарах указывал:

Клинтон видел в Ельцине политического лидера, полностью сосредоточенного на одной крупной задаче, — вогнать кол в сердце старой советской системы. Поддержать Ельцина так, чтобы он преуспел в решении этой задачи, было, в глазах Клинтона (и моих собственных) важнейшей целью, оправдывавшей необходимость смириться со многими куда менее благородными, а порой и просто глупыми вещами. Кроме того, дружба Клинтона и Ельцина сделала возможным для Соединённых Штатов достижение конкретных, трудных целей, которые не могли быть достигнуты через какие-либо другие каналы: ликвидация ядерного оружия на Украине, вывод российских войск из Балтии, получение согласия России на расширение НАТО, вовлечение России в миротворческую миссию на Балканах.

Американцы поддержали всё это – и это вползло в саму же Америку. Никто и не понял, как там начался тот же криминальный передел государственной власти. Трамп – это отчасти американский Горбачев, а отчасти – уже и американский Ельцин. Система пошла вразнос.