Внезапно всмпомнились берлинские сумасшедшие. В деревнях обычно есть свои безумцы, к которым народ относится, как к местной достопримечательности. Их не обижают, не гонят, им покровительствуют и даже немного ими гордятся.

Берлин — город не маленький, но во многом как деревня провинциальный, состоящий из как бы деревень-районов. Люди там в сосновном не злые, а фриков на улицах много, и обижать их, по-деревенски, не принято.

Был там, например, персонаж по прозвищу Штефан Шницель: огромный мужик ростом под два метра и весом около 150 килограмм. Штефан мог прийти в ресторан, подсесть за ваш столик, придвинуть к себе вашу тарелку, съесть всё, что на ней было, и уйти. Персонал предпочитал не связываться с такой махиной — в крайнем случае вызывали полицию, но пока она приедет, Штефан успевал наесться и свалить. Свой девиз по жизни он бодро описывал формулой с берлинским выговором: Isch esse allet, isch zahl’ nischts (жру всё, не плачу никогда). Пару раз, его, конечно, водили в участок, выписывали какие-то штрафы, но Штефан их игнорировал и снова принимался за старое.

Возле станции Розенталер Платц ошивался поляк Януш. Дядька был немолодой, очевидно, помнил Советский Союз, и с людьми на улице, знакомыми и незнакомыми, общался хорошо поставленным дикторским голосом на русском, фразами из радиопередач тех лет. Свое обращение к новому человеку он вместо привествия начинал фразой: “говорит Донбасс!”. На дворе был 2008 год, про Донбасс немцы тогда ещё ничего не слышали.

Ещё один персонаж ездил в метро. Он вставал возле двери и работал громкоговорителем: объявлял каждую остановку, поным текстом, с пересадками и “осторожно, двери закрываются”, абсолютно синхронно с громкоговрителем настоящим. Кажется, он ужасно гордился именно этой магнитофонной синхронностью.

Был ещё один, которого все знали по имени, но я его забыл, поэтому пусть будет Клаус. Клаус был инвалидом, скрученным спастикой — ноги его выворачивались под неестестыенным углом, пыльцы все были выкручены и атрофированы, говорить он не мог — только мычать. Ходить он тоже не мог, зато мог ездить на маленьком складном велосипеде, в корзинке которого лежал баллон с кислородом со шлангом, тянувшимся к его носу.

Клаус был завсегдатаем love-парадов. Шествие тянулось по перекрытой улице 17 июня, и если пестро одетые люди под веществами начинали затейливо совокупляться прямо на дороге или на травке в Тиргартене, Клаус был тут как тут, словно шестым чувством угадывал, что именно здесь сейчас происходит интересное. Наворачивал круги на велосипеде, разглядывая происходящее, радостно мычал.

Вспомнил об этом, потому что подумал: ведь в Москве таких нет. Русский человек недоверчив, вещей таких не любит, и странненькому типу может запросто засветить по морде: “а чо это он?”.

Зато у нас есть соцсети. Здесь полно фриков, люди тоже говорят сами с собой, к ним можно заглядывать в тарелки и даже в постели. И да, по морде здесь тоже никто не даст.

PS. А вы знаете, что США ввели санкции против жены Суровикина? И против матери Алины Кабаевой. Бидон совсем спятил, да. А если серьезно – у них на Западе просто кончились хоть сколько-то разумные мишени для санкций. Всё уже введено, нечего вводить – а вводить надо. Вот и изощряются – санкции против детей, против семей, против телеведущих, против артистов. Как будто это может помочь одолеть Россию.