В Берлине в клинике Шарите отравленный Навальный спит, ожидая своего часа. Но однажды спящий проснется.

И, коль скоро вы уже настроились на философский лад, дорогие друзья — давайте тихо свистнем идею у знаменитого английского писателя Герберта Уэллса и представим, что Алексей Анатольевич Навальный проснулся не через месяц и не через год, а через двести тридцать лет.

На дворе 2250-й, скажем, октябрь.

Алексей открывает глаза и обнаруживает, что лежит совершенно нагой под стеклянным колпаком в довольно тесном, но опрятном помещении. Слева от него, также накрытое куполом, чучело дворового кота шпротной расцветки, а справа банка со странным заспиртованным животным, напоминающим небольшого, в половину человеческого роста прямоходящего слона.

Алексей ничего не понимает. Он выбирается из-под колпака, срывает с окна занавеску и закутывается в неё.

Он выходит на улицу — где не по-осеннему тепло, вокруг расстилается эдакий крымско-кипрский пейзаж с маленькими домиками, платанами, пальмами и берёзами, ветер гонит вдоль улицы сухие листья, а за спиной у себя наш герой обнаруживает надпись по-русски «Бутыньский краеведческий музей».

Алексей пытается узнать родную деревню, но ему мало что удаётся: дома вокруг выглядят несколько непривычно, автомобилей и прохожих не видно, за исключением одного задумчивого пожилого негра, который сидит на остановке с корзиной опят и курит трубку, откуда вылетают клубы разноцветного дыма. Негр смотрит на лидера российской оппозиции так, будто люди, завёрнутые в занавески, постоянно шастают по Бутыни.

Навальный подходит и честно сообщает, что не знает, куда попал. Негр сначала задаёт ему непонятные вопросы, свидетельствующие о том, как изменился быт, а потом наконец-то до старика доходит, что проснулась местная достопримечательность — и он сразу же вызывает по встроенной в голову ментальной связи МЧС. И через полчаса уже вся сонная деревенька набита приземляющимися пожарными машинами и белыми скорыми, и прикатывают в огромных моноколёсах репортёры крупных мировых агентств, и по всему миру летят ментоскопические фильмы, очерки, подкасты и оперетты, и повсюду гремит «Навальный проснулся!».

И Алексея везут в Кремль, и знакомят с руководством страны, и руководство (улыбчивая белокурая женщина баскетбольного роста с гетерохромией) позирует для репортёров, приобняв Алексея как младшего брата, и Алексей видит, что он мировая знаменитость, и вот его уже тащат на космопланодром, и через полчаса он садится в Касабланке, где теперь ООН, и Алексея ведут, осыпая лепестками цветов и рисом, через рукоплещущие толпы на самую главную площадь, под исполинский монумент, где уже расстелена красная ковровая дорожка и поставлены сияющие микрофоны в стиле ретро.

И вот Алексей взгромождается на трибуну и набирает в грудь воздуха, чтобы сделать то, о чём его все постоянно просили с момента пробуждения — рассказать о путинской эпохе. Он готов рассказать о своей борьбе с тираном, о том, как он не сдался, как жил и почти победил, но тут внезапно пролетающий дрон заставляет его на минуту запрокинуть голову — и он умолкает.

Потому что он видит, в тени чьего именно исполинского монумента посреди цветущей Касабланки стоит он.

Ну вы поняли.

PS. Навальный реагирует на слово «коррупция» — сообщают врачи «Шарите».